После практики студенческой, в Боровске, остаток лета 1972 года, небольшой компанией, устроили себе практику «не обязательную», то есть, набив этюдники и рюкзаки пудами краски, с «трубами» холстов, покатили в село Ферапонтово. Определились на постой у бабы Дуни; она все одна, сама, не смотря на 83 года ударом ноги раскалывала довольно толстые слеги, употребляемые для растопки. Иногда баловала себя – пила чай с водкой из блюдечка.  Старушка обладала глубоким внутренним миром, наполненным мифологическими образами.
Домовые и лешие занимали то же место в её бытии, что и хозяева соседского двора, а возможно и больше, так как общение с ними (с духами) у неё было более тесным и постоянным. «Вы – говорила она нам — городские, живете друг с другом как собаки, кто если помрет, закопаете и забудете.   А тут люди о покойнике думают, все время думают – вот он и приходит, не он это, правда, а бес в его обличье. А хорошим это не кончается. Если его, беса, сразу не отвадить, то задавит он человека.»    Далее, следовали рассказы о соседке, к которой таким образом приходил муж по вечерам, и продолжалось это до тех пор, пока вдова не обнаружила, что у лжемужа вместо ступней — когти.

Домовые заплетали в косы гривы любимым лошадям и бороды козлам. «Килы» и «балоны» летали и садились на человека, как мухи в жаркую погоду. Духи и люди в её рассказах сплетались в нерасторжимое сообщество. Причем рассказы из старинной жизни были художественно обработаны, имели выразительные, почти песенные обороты, случаи из современной тогда жизни были несколько серы, не имели еще сложившейся моральной составляющей, но были интересны тем, что они происходили прямо сегодня.  Узнавание этой стороны жизни было интересным, но, конечно, в Ферапонтово мы ехали не за этим. Конечно мы приехали к великому Дионисию. Триада – Леонардо, Рафаэль, Микеланжело в Италии, у нас – Рублев, Дионисий, Феофан.

Ферапонтово представляло собой удивительную смесь места
отмеченного высшими достижениями русского духовного искусства, и места, где полнокровная деревенская жизнь проистекала нераздельно и неслиянно с туризмом и поломничеством художников; художники, как правило, быстро и органично вливались на короткое время в эту жизнь. Этот некоторый калейдоскоп людской никак не нарушал тон тишины утренних озер, берега которых, кажется, до сих пор хранят следы святых, тихо и легко ходивших тут полтысячи лет назад.  Многие художники перетирали курантом камешки, в обилии находимые по берегам святых озер, используя их как пигменты для живописи. Такие же камешки–пигменты с тех же берегов пошли на чудные росписи Храма Рождества Богородицы, где расположенные в свободном движении композиции Акафиста сменяют друг друга; из них выезжают три всадника-волхва, и едут они уже по окрестным холмам, силуэты их отражаются в зеркалах вод и сейчас, и давно, и всегда…

 

Сложновато было писать этюды в этих местах, именно этюды как упражнения. Все-таки смысловая нагрузка тут была очень и очень плотная. Чувство присутствия прошлого в настоящем не оставляло меня, когда я работал над пейзажами «Дорога в Ферапонтово», «Пасмурный день» и другими.  Там же рассыпалась в прах «аксиома», что юг — яркий, солнечный, а север — серый и бесцветный. Места исключительно звонкие и насыщенные цветом. Лесное Подмосковье показалось мне скромнее. Этюды, «Старая плотина» и «Протока» написал, бродя от озера к озеру. Кругом холмы (там их называют горушки), но господствовала над всем этим пространством Цыпина гора. С ней связаны какие-то давние истории, да и называлась она раньше Соколиной… Сделал этюд с неё и назвал по-старому. По засоренным протокам, периодически сплавляли лес, и кое- где можно было наткнутся на некие постройки, предназначенные для нужд сплава.  Встретилась мне и кузница со всеми признаками недавнего присутствия людей.  Никакой позы a la Cezanne, никаких желаний поиграть формой. Захотелось просто и в «как можно точнее» передать жизнь  этого своеобразного интерьера.

Это было время, когда денно и нощно в монастыре самоотверженно копировал Дионисия Николай Гусев. Облик его, его неспешные движения, спокойный взор праведника, исполняющего дело, как бы заданное свыше, вызывали у нас, молодежи интерес и уважение к этому художнику. Что касается самого храма Рождества Богородицы и росписи Дионисия, то разумеется, я был знаком с ним по книгам; на эту тему была книга И.Е. Даниловой «Фрески Ферапонтова монастыря», которую мне удалось в эти годы даже не купить, а с великими усилиями достать. Глядя на репродукции, мне казалось, что пространство храма огромные, росписи тоже, слышалось эхо. Каково же было мое удивление, удивление, но не разочарование, когда я оказался там, внутри того, что видел в книге. Небольшой, уютный храм, как бы тепло обнимал меня, не было ощущения строгого предостерегающего эха, была пронизанная серебристым светом Любовь. Было чувство, что все это очень знакомо и ты возвратился туда, откуда давно ушел. В простенькой «одёже», (я ли вам не свойский, я ли не деревенский) на берегах близ расположенных озер появлялись фигуры, небезызвестные, известные, а то и просто знаменитые. Кто-то выдвигал ножки этюдника и устанавливал холстик с равнодушным лицом человека, пришедшего приложиться к известным местам, раз уж они известны, кто-то в позе императора Петра Первого, работы М. Антокольского, наперекор ветру, писал довольно таки не маленький этюд.

В году 74-ом, точно не помню, довелось повидать Виктора Попкова, он скромно писал небольшого формата этюды, кажется, баню на берегу Ферапонтовского озера…

Не так давно увидел на рынке в Измайлове стародавние ножницы для стрижки овец, продаваемые как антиквариат, и улыбнулся им, как добрым знакомым. В 1974 году, мы с товарищами по учебе, остановились уже не в самом Ферапонтово, а в Яршеве, что неподалеку. Сняли пустовавшую избу. И вот у хозяйки нашей баб Тали, добрейшей старушки в руках я первый раз увидел точно такие же ножницы.    А явление было такое: захожу я к баб Тале в сени за картошкой и вижу как она и её соседка до розовой кожи остригают барана.

Ситуация для них обычная, мне показалась чуть ли не первобытная по пластике, и сбегав за этюдником, схватив какой подвернулся холстик стал мучить старушек, что бы позамирали на какое то время с бараном со своим и ножницами.  Может быть эти самые ножницы я и увидел в Измайлово,  может нет, кто знает… Люди Ферапонтова и окрестностей тоже чувствовали особенность своей малой родины и свою, некоторым образом, избранность. Выражалось это в том, что многие жители помимо обыденных дел, хлеба насущного ради, занимались подработкой в области прекрасного. Кто-то, делал очаровательные маленькие гармошки. На покраску которых, выпрашивали у нас тюбики краплака. У меня остались подарки резчика по дереву — стилистически совершенно средневекового вида рельефы фигур. И наверное, никто не уезжал из Ферапонтова не увозя с собой прекрасные кружевные вещицы — труды местных мастериц.

 

---