Алексей михайлович использовал такую форму в преподавательской работе:в кабинет деканата вызывался студент.В разговоре один на один/вернее сказатьэто был не разговор,а монолог/Грицай помимо замечаний,пожеланий и других научений,любил декламировать стихи.Только классика — Пушкин,Лермонтов,Тютчев,Баратынский,Плещеев,Некрасов,Фет/Маяковский — никогда!/,из европейских — Камоэнса.При затруднении студента дать название своей
работе,советовал пройтись по просторам русской поэзии.Грицай всегда ценил в работах поэтическое чувство, буде оно присуще автору,и в связи с этим постоянно повторял:»Всегда все впечатления и переживания возводите в степень».

В МСХШ учительница ботаники Нина Ивановна Чижевская часто говаривала,что в картинах И.И.Шишкина можно узнать виды растений,настолько он
правдив и точен.Я любил и люблю Шишкина/в семье мы один ближний лес всегда называли шишкинским — похож!/,и не зная названия трав,которые он изображал,он и без того мне
дорог,действительно у Шишкина будто входишь в Русский лес,родной с детства.
У Сезанна в пейзаже ты не пойдешь собирать грибы,но о Вселенной подумаешь пожалуй.
Бродя по лесу.

 

С самого раннего детства помню радость тех дней,когда почтальон приносил журнал ‘Крокодил».Там же были карикатуры!

И это было гораздо занимательней,чем листать детский журнал «Мурзилку».»Крокодил»смотрели и читали взрослые .

Со страниц » Крокодила» через карикатуры в упор глядела на нас угроза войны .Десяти лет не прошло как закончилась война с Германией.Лица молодых,полных сил родственников ,которые ростили и опекали нас,детей ,можно было видеть и в семейных альбомах,на фотографиях они в гемнастёрках,с погонами,в шинелях перетянутых ремнями . Взгляд — сегодня мы есть , а завтра -неизвестно. С  отцовскими орденами мы бережно, но всё-же играли:надевали,изображали парад.В первом классе у нас была девочка Михайлова \имени не запомнил\.Учительница в военные праздники в классе задавала ей вопросы,расспрашивала о её

дяде,Герое Советского Союза Михайлове,в честь него названа улица .\Проезжая мимо его памятника по

Рязанскому проспекту,невольно вспоминаю и свой первый класс и маленькую племяницу Героя войны. Нечего и говорить,что

во дворе мы играли только в войну и разделялись только на русских и фашистов.Чуть позже возникли

близ жилых домов бетонные кубики бомбоубежищ ,к которым однако видавшая виды публика относилась довольно легкомысленно,отправляя

туда всякий сор и прочее…Следы войны весьма заметны были в Восточной Пруссии,куда уже учеников МСХШ,нас однажды повезли на летнюю практику.Удивление вызвало обилие подметок немецких сапог постоянно выносимых балтийской волной на побережье

калининградских окрестностей…А вот о давно прошедшем несколько слов:в бабушкином альбоме фотографии её отца и моего прадеда аж с русско-турецкой войны семидесятых годов\19 века разумеется\…Неожиданно узнал его же  листая «Ниву»за1904год,в №49. Фотография группы офицеров 1батальона 138-гопехотного Болховского полка после тяжелых боев под Ляо-яном.В центре командир батальона подполковник С.Михеев -прадед мой.К стати говоря или не к стати но в своё время под началом прадеда моего служил вольноопределяющийся,

автор рассказа «Роза и жаба».Не секрет ,что офицеры старого времени неплохо владели не только оружием,но зачастую и пером ,и кистью,обладали композиторским даром не говоря уже о владении музыкальными инструментами.Скромный пехотный полковник  С.К.Михеев написал воспоминания о В.Гаршине,а также историю Болховского пехотного полка.В студенческие годы

повстречалась мне книга эта на Арбате,но нехватило денежек чтоб купить.Бабушка моя,она,как и многие дочери офицеров была воспитаницей Елизаветинского пансиона в Петербурге.Воспитаницы пансиона были частыми посетительницами Эрмитажа и с детских лет помнила она,что обычным явлением было увидеть в музейных залах кадетов старших классов копирующих картины старых мастеров…Неожиданным свидетельством культуры русского офицерства стал для меня эпизод моей срочной службы.Как-то солдаты роты обслуживания притащили метрового размера в старинном переплете фолиант приготовленный на выброс после уборки

в одном из помещений.Знаете ли что там было?

 

Напротив  высотки  гостиницы  «Украина»  в семидесятые годы /и ныне там-же/,  в  бывшей  огромной мастерской  Владимира  Александровича  Серова  располагались  творческие  мастерские  живописи АХ СССР.   Да  и  помещение  было  «ах»!  С  верхним  светом  ,  с  большими  окнами  , со  стелажами ,до  верхних  полок  которых  добраться  можно  было  лишь  с  помощью  «лестницы Иакова» . Размеры помещения   напоминали   о   законах   пчелиного   роя   —   для   пчелиной   матки   ячейка   сота   делалась  больше ,  чем   для   других   пчел .   А   тут   «в   маточную   ячейку» ,   после   того,   как   её   покинула  «матка»  ,   поселили  сразу  несколько  «молодых  пчёл».   Позволю  себе  по  этому  поводу  некоторые  отступления.   Широко   известный ,   в   своё   время,    автор   ленинианы   Владимир  Александрович   Серов   творил  здесь.   Более   того,   мне   удалось   повидать   там   и   сапожки   и   пальто   Ильича   оставшиеся  после   Вл. Серова   в   небрежении.   В   наши   школьные   годы   Серов  ,будучи   президентом   Академии  художеств ,  приезжал   к   нам   в   МСХШ   и   выступал  перед   ребятами.   МСХШата   в   общем   никак  особенно   это   не   воспринимали,   как   вообще   не    воспринимали   тогда   официоз,   вниманием   которого   отчасти   были   избапованы,   однако   ориентированы    были  на   другое,  каждый по своему.   Мне  же  Вл. Серов  памятен  с  детства,  но  по  другому   поводу.   В   60-е   годы   была   запущена   в   жизнь  художественная   лотерея   и   в   одном   из   журналов   на   цветной    вкладке   были   напечатаны  живописные   работы   советских   художников,   участников   лотереи.   В   том   числе   и   зимний   пейзаж  Вл .Серова,    своим   мотивом   напоминавший   мне   картины   обожаемого   мною   Ивана   Шишкина.   Серовская   работа   так    восхитила   меня,   что   я,   выпросив   у   родителей   денег,   купил   несколько   лотерейных   билетов   и   мечтательно   верил,   что   обязательно   выиграю   этот   пейзаж.   Но , увы,  не  досталось   ничего.   Однако   с   тех   пор  я  знал,  что  этот  художник   писал  не  только   Ленина  с  рабочими   и   крестьянами  /с большим мастерством,надо признать/  , но   был   автором   великолепных    русских    пейзажей    и    красивых    натюрмортов,   находя   для  своего  искреннего  чувства   отдохновение   от  «трудов   праведных»….

 

Но к теме!

Когда  мне  выпала  честь  быть  принятым  в  мастерские,  все  основные  рабочие  площади  были  уже  заняты  и  я  разместился  в  небольшой,  направо  от  входа,   комнате   отдыха.   Значительная   часть   комнаты   этой   была   наполнена   работами   Коли  Зайцева.   Он  был  принят  в  творческие  мастерские   ещё   при   Гелии   Коржеве,   а   заканчивал   свой   срок   пребывания   в  мастерских  уже   при   новом   руководстве,  при   братьях   Ткачёвых.   В  то  время   у   него   начинался   новый этап   жизни   и   творчества.   Я   знал  Зайцева  и  прежде ,он  был   несколькими   годами   старше   по  институту.   Видел   я   до   этого   одну   его   работу  в  Манеже,  которая   меня  остановила.  Не  помню   названия,   не  помню   даже   сюжет,   но  помню   необычное   впечатление   от   неё.   При  всей   непохожести   на   всё    другое,   висевшее   рядом   и   не   рядом,   она   была   особенно  убедительна,   что-то   глубинное  твоё ,   откликалось   этой   работе   и  подтверждало  её  правду. Хотелось  ещё  и  ещё  раз  возвращаться  к  ней,  понять  и,  что  греха  таить, «поверить  алгеброй  гармонию»,  однако  не  тут-то  было…

 

Вот  теперь,  вольно  или  невольно,  мне  пришлось  работать  в  доступном  соседстве  с  его  холстами.   Практически  в  них  было  главное,  что   сделал  к  этому   времени  он,  уже  зрелый  и  творчески  и  летами  художник.   Можно   было,   деликатно   листая,   посмотреть   всё;   я   был   потрясён   и   растерян.   Что   это?    Дело   в   том,   что   мне   казалось  —  мой   круг  постоянного   общения,   изобразительные  формы  этого  круга  были  совсем  другие,  да  и ,   казалось , самодостаточны  они   были…

Но  здесь?  Здесь   всё  дышало  правдой,  но  было  всё-же  неожиданно  —  тот-же  мир ,  но  как-то  заново  открытый !   Я  уже  говорил,  что  официоз   в  искусстве  был  сильно  не  в  моде  у  молодого  поколения   художников  70-х ,  впрочем,  как  и  у  их  предшественников  60-х  годов ,  ибо  официоз ,  даже   грандиозный,   всегда   носит   на  себе  жалкую  печать   обслуживания.    Даже   игра   в   победившую   правду,   изображающую   отрицание   официоза   прошлых   лет,  скоро  обретает  суть  и  форму   официоза   нового ,   столь   же  навязчивого  и  фальшивого,  как  и  старый.  Даже  малейших   покушений   на   статус   официозного   художника   нет  у  Николая  Зайцева.  Общение   его   работ  со   зрителем   это   тихий   разговор   души  с  душой…

Николай  Зайцев,  насколько  я  знаю,  человек  от  мира  сего,  вовсе  не отшельник  обитающий  в  «тайных  пещерах».  Вместе  с  тем  в  нём  живёт,  как  «град Китеж»,  мир  русской  провинции  в  закромах  которого  хранится   жизнь  удалённая  от  неких   цепких  лап,  расхищающих   и  оскверняющих  уже  почти   сто  лет  то,  что  дорого   было  нашим   предкам,  дорого  и  нам.  Когда  же  задаётся  кем-либо  вопрос:  «А  что  это  за  сокровища  такие?» —  не  стоит  и  отвечать.  Не  переживший,  изначально  не  чувствующий  это,  если  поймёт,  то  со  временем,  или  не  поймёт  никогда…

В  институтские  годы,  помнится,  один  очень  и   очень  даровитый   студент,  очевидно  от  какого-то  временного  опустошения   души  воскликнул  патетически:   «Х…уть,  что-ли,   под  леваков?»  И  х…ул  таки,  и  талантливо  х…ул!  /Делает это до сих пор и попутного ему ветра/.  Студентом  суриковского института   Николай  Зайцев  в  некотором  роде  тоже , подобно   васнецовскому   рыцарю  стоял  на  перепутье  дорог.  Давным-давно   был  у  меня  с  Колей  разговор,  довольно  случайный.   Было   начало  80-х.   Я  ныл,  казалось , «в  жизни  всё  неверно   и   капризно».  Хотелось   куда-то   рвануть   из  круга  лжи,  как  мне  казалось,  обступившего  меня.   Хотелось   чего-то   эдакого,  «в  нос  шибающего!».   Моя   беспомощность  и  глупость  не  нашла  ничего  лучшего,  как  в  разговоре  жестоко   покритиковать  своего  профессора  и  благодетеля  Алексея  Михайловича  Грицая.   Зайцев, смиренно  выслушав  мои  печали,  сказал  следующее:  «Не  знаю,  как  у  тебя  складываются  с   ним  отношения,  я  знаю  одно,  что  если  бы  не  Алексей  Михайлович,  я  бы  стал  леваком».

Думаю,  Коля  несколько  преувеличил,  в  каких  бы  формах  он  не  работал,  он  просто  не  мог  бы  изменить  тому , что  его  естественнейшим  образом  наполняет.  Просто  Алексей  Михайлович  Грицай  являл  собою  достаточно  редкое  явление  в  советской  русской  живописи,  когда, занимая  иерархические  высоты  в  Академии  художеств  СССР,  он  не  обслуживал  то , чего  не  разделял,  одновременно  работал  спокойно  и  успешно,  не  вставая  ни  в  наполеоновские , ни  в  дессидентские  позы  по  отношению  ко  всему  вокруг  происходящему.  Печальная  задумчивость  грицаевских  пейзажей,  внутренняя, едва слышимая нитка рахманиновских мелодий наполняющая их, о многом заставляла призадуматься  и  общение  с  этим  выдающимся  художником — философом  отвращало  от  любых  форм  профессиональной  нечестности  и  лукавства. Среди  его  ,Грицая, заповедей  было  и  то, что  живописный  холст , помимо  всего  прочего  может  и  должен  нести  и  такие  качества  изображаемой  среды ,  как  ощущение  и  температуры,  и  влажности,  и  ветра  дуновение .  И  такая  ещё  штука  —  это  время…

В  полотнах  Зайцева  и  время  ведь  какое-то  своё,  внутри  картины  текущее,  не  просто  время,  но время  —  воспоминание,  время — вздох,  время — память,  время — тикающие  ходики,  время — старый  альбом,  время — тихая  любовь,  время — вечерний свет…
В  творческой  мастерской  были  попытки  организовать  вечерний  рисунок. В  складчину  нанимали  натурщицу  и  собравшись  по  вечерам, рисовали.  Рисункам  Зайцева  я  удивлялся,  что  они  не  такие,  как  у  других.  «Другие», как  правило  /все однако ,разные/  рисовали,  как  мне  казалось,  възерошивая  свои  школьные  или  институтские  достижения,  вспоминая  за  что  ставили  5,  и,  вообще,  чтоб  «было  хорошо».  Зайцев   рисовал  то  и  так,  как  ему  нужно  было  для  его  живописных  работ.  У  кого-то  получались  рисунки  , зачастую   очень  подходящие  для  учебников  и  пособий  по  рисованию,  но…

У  Зайцева  рисунки  для  учебника  наверное  никак,  но  это  работы  художника,  нераздельные  с  его   творческим  лицом  и  напрямую  связанные  с  теми  задачами, которые  он  ставил  в  своих  живописных холстах…

Спросил  я  как-то  давным-давно  у  Саши  Грицая ,  а  он  человек  и  художник  был  чрезвычайно  цельный ,  совсем  не  всеядный  и  достаточно  бескомпромисный:  «Как  тебе  Зайцев,  у  меня  из  головы  не  выходят  его  работы .  Хочется  чего-то  в  этом  духе.»  Грицай  через  паузу  отвечал:  «Ну  нет,  тут  не  может  быть  ни  соревнования,  ни  подражания.  Знаешь,  он  особенным  образом  почувствовал  интонации  провинциальной  жизни.  У  Коли  свой,  особенный  путь,  вот  и  МОСХовские  товарищи  никак  не  могут  его  встроить  в  свои  привычные  рамки»…

Я  уже  говорил,  что  в  творческих  мастерских  Николай  Зайцев  был,  как  мне  представляется,  со  дня  поступления  аж  до  окончания  уже  сложившимся,  полностью  определившимся  мастером. Не  знаю,  возможно  какие-то  новые  стороны  его  творчества  раскрылись  в  нем  за  время  стажировки  в  мастерских  Академии,  наверное  что-то  в  нём  возростало,  что-то  шлифовалось, но  в  целом  здание  его  творческого  духа, уже  сложилось.  Я  помню,  как  он  показывал  отчётную  работу  братьям  Ткачёвым  и  А.М.Грицаю.  Обычные  замечания  о  тоне,  цвете,  рисунке  и  композиции  как-то  не  вязались  с  его,  хоть  и  реалистическим,  но  самобытным,  особенным  подходом  к  изображению.  Однако  общая  доброжелательность  наших  академиков  разрешилась   вопросами,  в  частности:  «Николай,  вы  композицию  выстраиваете  как ?  Такое  ощущение,  что  вы  работаете  без  эскиза,  и  детали  у  Вас  нанизываются  на  композиционную  основу  уже  в  процессе  работы. Ну   что -же,  только  старайтесь  до  конца   удерживать  то  ощущение,  которое  изначально  побудило  Вас  разрабатавать  эту  тему…

«Время  летит,  приходит  нечто  новое,  что-то  уходит,  но  остаются  сильные,  важные  впечатления  в  памяти.  Что-то  угнетает,  а  что-то  поддерживает  в  жизни.  Поддерживает  и  то,  что  среди  русских  современных   художников  есть  такой  великолепный  мастер — Николай  Зайцев,  давно  и заслуженно признанный.  Хотя , мне  представляется, что  он  ещё  не  получил  того  внимания  и  не  занял  того  места  на  небосклоне  русского  искусства,  которое  ему  подобает.

 

 

Набор шоколадных конфет. На крышке картина известного художника. Конфетная коробка это тоже критерий, вот только критерий чего?  Не знаю!  Что-то может быть на ней, а что-то нет. Примерьте в воображении ту или иную картину на коробку... Не могу припомнить всё, что я повидал  с  детских лет и на кондитерских прилавках,  и  дома  на  праздничном столе. Но помнится, что  были  наборы  конфет в коробках  с  «запорожцами»  И.Репина, с «медведями» И.Шишкина,  с «морями » И. Айвазовского  и  с многим другим.  Позже  уже  появились  конфетные  серии  по  музеям . Подходяще  использовались картины  великих  реалистов  и  опусы  современных  мастеров  безвкусицы  и  китча.

 

С Сашей Грицаем ходили рисовать на вокзалы и рынки, это была ,по моему старая престарая МСХШовская традиция, ещё со времен очень и очень отдаленных. Выбирали для для набросков людей образы которых были полны простоты и прямого прикосновения к жизни. От них пахло коровой и печкой. Были люди,которых тогда ещё не называли этим шедевром словообразования — бомжи, но от них не веяло ещё той безнадежностью, как от нынешних и их рисовать хотелось,и мы рисовали. Помню где-то у Новодевичьего устроились мы рисовать сгорбленную в странной кацавейке красного плюща старушку дремавшую на скамейке. Она вскоре заметила нас, заговорила и как-то незаметно рассказала всю жизнь свою. Из рассказа я запомнил, что она закончила курс в Елизаветинском пансионе в Питере( и помню лишь потому, что этот пансион закончила и моя бабушка). Вся жизнь нашей новой знакомой получалась как цепь испытаний и потерь и вот итог — одиночество и старость. Она не рассказывала, она доверчиво открывала нам свою жизнь, как ребенок взрослым, как младшая старшим, как уходящее выталкивает свою душу будущему. Вечером за ужином и в каком-то восторге пересказали Алексею Михайловичу старушачий рассказ, чувствуя в нём исповедальные смыслы и значения, да, тепло и уютно было войти с добрым чувством в открытую тебе дверь другой и к тому-же старинной жизни. Было лестно, что Грицай старший с нами как с равными, слушает нас и доверительно и серьёзно. Говорилось, что наблюдать и видеть правду это едва-ли не главное для художника. Возникало радостное ощущение, что все мы втроем понимаем друг друга и знаем что-то такое о жизни и о человеках доступное не всем.

 

Алексей Михайлович, как я понял уже потом,никогда не был человеком воцерковленным в современном понимании, но в 1965 году всё было не так просто,как может показаться нам «праведным»сегодня. Однако А. М. Грицай нам с отроческих лет старался привить интерес к настоящей русской культуре и через неё выстраивать представление о приоритетах и ценностях. По его благословению мы с его сыном Сашей ездили на пасхальную службу в Загорск (Сергиев Посад). За время учёбы в школе ездили туда часто,в основном весной и зимой.Брали этюдники, писали и в самой Лавре и в её окрестностях. Там с заснеженных холмов при ясном январском солнце расстилались дали,как из давнего времени,крашеные домики с наличниками,писанные ещё К.Юоном, и грезилась какая-то исконная победно-праздничная русская жизнь.

Помнится, в 1966 году приехали мы в Великую субботу. Приехали загодя, рисовали, потом выстроились в очередь пройти в Успенский собор задолго до чтения Апостола. В 20 часов стали запускать. Фильтровали желающих войти дюжие парни в семинарской форме. Нас пропустили «безо всякого». И в последующие годы на пасхальную службу (а ездили мы только в Загорск) нас всегда и всюду пропускали. Удивляюсь, как мы без особой привычки выстаивали службу по восемь часов кряду. Иногда в соборе происходили некие хулиганства — впереди у ограды солеи стоящая молодёжь, неприметным образом начинала раскачивать народ вперед-назад, вперед-назад. Эти волны докатывались до западной стены, старушки, охая,едва не падали на сзади стоящих. То извне начинали раздаваться стуки и пьяная брань — кто-то ломился в запертые изнутри двери собора. Вспоминался «Вий» Гоголя.

На Пасху в лавру приезжали люди издалека. Облик они имели старинный, настоящий. Много нищих.Помнится какой-то деревянный помост со ступеньками при переходе за ограду семинарии, и на нем среди других сидел юродивый, увешанный веригами. Вериги — мощная железная цепь с огромным крестом, вес никак не меньше восьми — десяти килограммов. Саша Грицай его первый заметил и рванул меня за рукав: «Смотри — как у Сурикова!» Действительно,это был образ! В отличие от юродивого в Боярыне наш был более космат и смотрел «из глубины души» очень пронзительно. Был он в рваном рубище и, стоя на коленях, упирался темными босыми ступнями в обледенелый помост.

В канун Пасхи в Загорске было интересно.Недалеко от лавры ставили друг против друга две трибуны, на них подымались атеист-профессионал и иеромонах,начинался диспут о вере. Помню — атеист,совершенно лысый старик,спорил с высоким чернобородым монахом. Публика была на стороне православия, по крайней мере словечки по адресу атеиста отпускались крепенькие.
Как только смеркалось,на стене лавры,как на экране,начинали показывать атеистический фильм,чтобы отвлечь народ от праздника. Хоть в лавру пускали с разбором  , как-то вплыла теплая компания с гитарой и козлогласно пела, не вняв кротким увещеваниям семинаристов. Вскоре компания вынужденно совершила перелет за ворота,последней полетела гитара и завертелась на льду с жалобным звоном…За последние годы многое изменило свой облик в Сергиевом Посаде. Жаль торговых построек, окаймлявших подъем к воротам лавры , жаль,что появилось много нового , уродливого,вокруг,но уже чего не жаль совсем,так это пятиконечных красных звезд,стоявших вместо крестов на куполах больничного храма на западе от лаврских стен.